Курбатов Алексей Тимофеевич (50-е годы)

«…Здесь, у этого села (село Петриковка – Л.И.), немцы сопротивлялись отчаянно и долго, пока не были подтянуты наши значительные силы, артиллерия и боеприпасы. Тогда только было предпринято тщательно разработанное мощное наступление. С раннего утра была проведена часовая артподготовка, после которой пехота пошла в атаку.    

     Сравнительно легко прорвав оборону противника на узком участке фронта, она продвинулась в глубину узким клином. Нас, взводоуправленцев, сначала послали вслед за пехотой, чтобы мы, заняв более выгодный наблюдательный пункт, могли поддержать, при необходимости, продвижение пехоты. Потом нам было приказано возвращаться, так как было решено перебазировать артиллерию вперед, вслед за пехотой. Идем назад, а нам навстречу идет врассыпную пехота второго эшелона, один солдат от другого метрах в пятидесяти. Рассыпались по равнине на громадной площади, а меж ними мечутся перепуганные зайцы и не знают, куда убежать. Некуда. Иной очумелый зайчишка, не зная куда податься, встанет и стоит столбом, бери его на мушку и бей. Но никто не стреляет, - нельзя. Можно в кого-нибудь из своих солдат попасть. Такие случаи уже были, и по войскам был дан приказ, строго запрещающий такую стрельбу. И потом, всем было не до зайцев. Сами были как зайцы на мушке. Самим приходилось то и дело спасаться от разрывов немецких снарядов, шарахаясь на заснеженную мерзлую землю.

     Свою батарею мы нашли уже передвигающуюся вперед влево. Вскоре вместе с ней мы прибыли в хутор (х. Веселый – Л.И.), в котором уже находился штаб дивизиона. А вечером мы двинулись дальше. В ночь пошел буран. Ехать по бездорожью было очень трудно. Две наших пушки ушли вперед, а мы с третьей пушкой основательно застряли. Крутой противоположный берег оврага все более заметало снегом, и мы никак не могли через него перебраться и вылезти наверх, как ни надрывались, помогая тягачу. За нами вернулся командир батареи, узнать, в чем дело. Покрутился вокруг на коне, поискал другое место, ничего не нашел, и приказал выбираться из оврага обратно, занять огневую позицию и ждать до утра. Мы отъехали от оврага на полкилометра и развернули пушку в боевое положение поблизости от омёта соломы. Комбат уехал вперед к остальным пушкам, километра за два от нас. Пехота была еще километрах в четырех впереди них. А положение было тревожное, - это чувствовалось по поведению комбата. Да и сами мы догадывались, что глубокий (километров 12) и узкий (километра 3) клин наших войск за день расширить не удалось, и теперь можно ожидать от немцев большой неприятности. За полночь буран утих, стал усиливаться мороз. К нам пристали солдаты из других подразделений, образовался «минигарнизон»: два ПТРовца с противотанковым ружьем, два связиста с телефонным аппаратом, нас, взводоуправленцев, двое, и наших огневиков вместе с трактористом и командиром орудия семь человек.

     Стало известно, - мы отрезаны от наших основных сил под самое основание клина немецкими танками и находимся в «мешке». Если наш «гарнизон» за остаток ночи ничего не предпримет, чтобы выскочить из этого мешка, то никто не знает, «что день грядущий нам готовит». Послали одного в тыл, в разведку, посмотреть, сколько там немецких танков, и нельзя ли где-нибудь между ними незаметно проскочить. Вызвался пойти добровольцем один из связистов. Вот он скрылся в ночную темноту, и, как в воду канул. Кругом такая тишина, будто уши ватой заложены. Лишь изредка далеко впереди сверкнут слабые всполохи, и чуть слышно прострекочет пулеметная очередь, а сзади тихо. Проходит час, второй, - посланный разведчик не возвращается. Тут самое большее расстояние километра четыре-пять, - давно уже должен был вернуться, а его все нет и нет. Если бы он напоролся на немцев, так была бы стрельба. Может быть, попался внезапно, без выстрела? А может быть ему удалось незаметно пробраться к своим? Как бы там ни было, командир орудия, как командующий нашим «гарнизоном» в разведку больше никого не отправляет. Он приказывает всем спать, а утром будет видно, что делать. Мы выкапываем в плотно слежавшейся соломе норы, залезаем в них по двое, - так теплее. Кто может заснуть в такой тревожной обстановке и на таком холоде, как я, например, спим до утра.

     Утром снаружи крик: «Все быстрее вылезай! Танки!» Повыскакивали мы. Командир орудия дает команду: «Расчет к орудию! По танкам! Бронебойным! Заряжай!» Расчет у орудия, метрах в пятидесяти от омета, делает свое дело. А мы даже вначале не разглядим, где танки. Холод с окоченевшего тела перебирается внутрь, под ложечку. Видим, как справа над гребнем небольшого увала поднимаются черные башни немецких танков: одна, две, три, и ползут вдоль него, не высовываясь, так что сами танки остаются скрытыми от нас. «Вот, гады! Осторожные! Высматривают!» Командир орудия не выдерживает игры в прятки и дает команду: «По переднему танку! Прямой наводкой! Огонь!» Танк, будто внезапно наткнувшись на что-то, останавливается, и мы ликуем: «Есть! Один подбит!» И тут же по орудию ответный выстрел. Один снаряд – недолет! Ответный выстрел по танкам. В ответ – второй снаряд, - перелет! Орудие дает еще один выстрел, и все тут же бегут от него, зная, что третий фашистский снаряд попадет точно в цель. И в самом деле, только успели отбежать на 8-10 шагов, как снаряд попал точно в орудие. Одно его колесо перелетело через голову бегущего командира и покатилось впереди него. Бойцы расчета забежали за омёт. Против танков оставалось ПТР. Но оказалось, что к нему нет ни одного патрона. Все! Теперь мы против танков с голыми руками! Командир приказывает вывести из строя трактор. Мы стреляем в мотор, в радиатор. Кто-то вынимает из разбитого орудия замок и забрасывает его в сугроб. Всё это в считанные секунды. Затем по команде «Всем врассыпную! По одиночке! Бегом!» мы, пригнувшись насколько возможно, бежим от омета влево на подъем, стараясь, как можно быстрее скрыться от танков за гребень. Не знаем, не видим, гонятся ли танки вслед за нами или расстреливают нас, стоя на месте, на том гребне, откуда мы видны, как на ладони. Но какой ураганный огонь из пушек и пулеметов они вели по нам! Это кошмар!! Взрывы снарядов, двойные и хлёсткие, как кнутом по ушам! Визга пуль уже и не слышно. Лишь мелькают в глазах длинные искры огненной метели. Время и пространство потеряли реальность. Господи! Спаси! Помоги! Вынеси отсюда! Краем глаза вижу, как впереди меня, шагах в пятнадцати, пригнувшись, бежит связист. Телефонный аппарат болтается у него на боку. Он то и дело поправляет его. Вдруг на его месте белое облако взрыва! Снаряд попал прямо в него, - и ни человека, ни аппарата, лишь черное пятно на снегу. Бегу мимо. Душа сжата в комок. В нее уже не влезает ни жалость, ни сострадание, а лишь еще одна капля тупой боли. Так мы бежим под неослабевающим огнем до самого гребня. Еще немного, еще чуть-чуть, - и мы скроемся от огня танков! Но тут же попадаем еще и под артиллерийский огонь противника. Бьют, гады, по нам батареей. Вокруг нас рвутся сразу четыре снаряда. Господи! Будет ли спасение?! Впереди маленький окопчик по грудь. Туда уже вскочил один. Я – к нему. Сидим полминуты, сидим минуту. Начинаем понимать, что можем досидеться, - дождаться танков. Наши бегут уже метрах в трехстах впереди. Мы выскакиваем и тоже бежим, опять же, под артиллерийским огнем, который сопровождает нас и километр и два и три. Сколько нас осталось в живых, не знаю, потому что мы разбегались и разбредались все дальше и дальше друг от друга.

     К своим мы пришли по одиночке. И вот, когда уже совсем пришли к своим, и, что называется, пощупали себя руками, только тогда поверили в свое спасение. Первый мой вопрос к своим был: «Где немецкие танки, которые отрезали нас?» - «Их еще рано утром отогнали. За ночь подтянули артиллерию на прямую наводку и дали им бой! Несколько штук подбили. Остальные удрали». Так! Значит, основной бой с танками произошел ранее. А те, что раскатали нас в пух и прах, наверное, были из числа удравших…

     Наши пушки, которые были с комбатом впереди, вернулись благополучно без всяких приключений. Накрепко захлопнули немцы в мешке лишь часть нашей пехоты, находившейся в самом острие клина. Это был один пехотный полк нашей дивизии (170-й гв. СП – Л.И.), занимавший высоту (Выс. 167,3 «Могила Нечаева» – Л.И.). Ее было хорошо видно отсюда через оптику, она находилась километрах в двенадцати от нас (от села Петриковки – Л.И.). С ними поддерживалась постоянная радиосвязь. Чем мы могли им помочь? Только артиллерийским огнем, который вел непрерывно вокруг высоты наш передовой дивизион, не давая немцам возможность свободно атаковать высоту. Мы видели, как их муравьиные полчища ползали от подножия вверх, как постепенно редели и исчезали, как появлялись новые и опять ползли вверх. Кажется, вот уже и вершина высоты облеплена этими муравьиными фигурками, и, значит – всё? Высота взята? Наши погибли? Но нет! Оттуда по рации доносится: «Бейте по вершине! Сильней бейте гадов!» И немцы скатываются с вершины под ураганным артиллерийским огнем. Каково-то приходится нашим! Командование передает туда приказ: «Продержитесь до темноты!» Я не знаю, что намеревалось предпринять командование с наступлением темноты. Но помню, что всем погибнуть там не дали. Кажется, было предпринято еще одно мощное наступление при поддержке танков, которым сломили контрнаступление немцев и погнали их дальше. Наша батарея оставалась некоторое время с двумя орудиями. Но вскоре отремонтировали трактор и пополнили орудиями…».